Poems DRUCHKIV
Poems DRUCHKIV

Бах

 

Заиграли, запели на пять голосов

Скрипки, флейты, кларнеты, гобои,

Пошел приглушенный рокот басов

Перекликаться с трубою.

 

Светлый ангел и темный бес

Заспорили в фуге органной,

И восемнадцатый век воскрес

Пленительной фата-морганой.

 

В узких улочках падал снег

На крыши, башни и шпили.

Старый Кант обходил Кенигсберг,

С Гете здоровался Шиллер.

 

Гофман по улицам колесил

В своей накидке крылатой.

Юный Моцарт терзал клавесин

Очередной сонатой.

 

А рядом слуги тащили дрова,

Повар варил сосиски.

На деревянных коньках детвора

Носилась в восторженном визге.

 

Вертелись собаки, будто сошли

С пейзажей Брейгеля просто.

Стемнело. В цветных окошках зажгли

Свечи чистого воска.

 

И все это было – не стереофильм,

Что крутит чудак – Санта Клаус:

Мы сами живые картины сплели,

Соткали из звуков и пауз.

 

Мы вместе трудились, синхронно дыша,

Хоть думали, может, о разном.

Лучами созвучий лечилась душа,

Училась перечить соблазнам.

 

Если прилумают люди раствор,

Что лечит от боли и страха,

То это будут оркестр и хор

Рождественской музыки Баха.

 

Лореляй

 

Отчего так осенне пьянит меня

Даже самый сияющий май?

Оттого, что призывно и гибельно

Мне звучит твоя песнь, Лореляй.

Золотая закатная ласточка

Опустилась тебе на плечо –

Что ж так вашу породу русалочью

На дубы и на скалы влечет?

То ли косы червоного золота,

То ли рыбья блестит чешуя,

Ничего, кроме смертного холода

Не сулит мне улыбка твоя.

На быстрины, на мели, на омуты

Я, заслушавшись, лодку стремлю,

Повинуясь безумству какому-то

Ненавижу тебя и люблю.

Заклинаю губами безвольными:

- Пой, проклятая, не исчезай!

Захлебнусь твоим золотом, только бы

Стать такою, как ты, Лореляй.

 

 

Баллада о Зигфриде

 

В броне из драконьей крови я, Зигфрид, неуязвим,

И синий мой взгляд суровей седых скандинавских зим.

И все ж приоткрыта дверца – в кровь прянув, не досмотрел –

В спине, на уровне сердца для всех смертоносных стрел,

Где лист пламеневшей липы прилип до тела в поту:

Любые враги могли бы прицелиться в точку ту.

Но, проходя как хозяин, страной необъятной моей,

Я жалости и терзаний не знал десять тысяч дней.

Но нынче… Чудные звуки музыки слышу я,

И, причиняя муки, трескается чешуя!

Хлопья брони тончайшей вьются со всех сторон,

Сквозняк, трубою звучащий, метет и несет их вон.

Они летят за бойницы, птицами став в пути,

Чтоб в дебрях лесных приземлиться и черной травой взойти.

А я – как дракон, повержен - леплюсь до каменных плит:

Опять беззащитно нежен, страстям и стрелам открыт.

И никуда не деться  от жалости и любви:

От спящего в люльке младенца, щебечущей в чаще струи.

Мне жаль белокурый локон худющей девчонки той

И белокурое облако над кроваво-закатной чертой.

Давно уже я не плакал, струною лиры звеня…

Как жаль, что глупышка – Хаген копье уже бросил в меня!

 

 

Маргарита

 

Ждали толпы любопытных, били все колокола:

Потаскушка Маргарита обезглавлена была.

Наблудила, нагуляла, притащила в подоле

И живого закопала в честной франкфуртской земле!

Падал снег, игрив и легок, в лужу крови на помост,

И нещадно юный Вольфганг тер платком глаза и нос.

По толпе шуршало что-то про наказанное зло,

А в душе младого Гете что-то чудное росло.

В забытьи ладони стиснув, клятву он себе давал

Обязательно осмыслить все, что нынче увидал:

В жарких спорах  горожане в ход пускали кулаки,

И от хохота дрожали погребки и кабаки,

Искры света вязли в быте, пес бродячий совесть грыз,

Но из хаоса событий проступал какой-то смысл…

Увозил возок казенный плоть, затоптанную в грязь,

Но тайком душа казненной в душу юноши впилась.

Искупить вину не в силах, будет с ним теперь она –

Вечной женственности символ, вечной музыки струна.

 

                        Превращение

 

Скромный маленький нотарьус над бумагами корпел,

Ненавидя их до дрожи, перекладывал листы.

Кончив дело, улыбаясь, шел рассеянно к себе,

Натыкался на прохожих и цеплялся за кусты.

Ел сосиски с чечевицей, подливал в бокал рейнвейн,

А когда затихнет город, брал гусиное перо,

Чтоб счастливо погрузиться в мир волшебников и фей 

И заплесть сюжетов ворох исключительно хитро.

Звуки скрипок и кларнетов обвивали нотный стан,

И плелись слова и строки в романтический напев,

И какой-то бурш нелепый, красотою заблистав,

Побеждал врагов  жестоких и спасал прекрасных дев.

«О божественная Юлья, о возлюбленная тень!

Ты моей богиней света станешь в сказочном краю.

Защищу от чар и пуль я, от наветов и сетей

И для будущих поэтов твою прелесть воспою!»

А назавтра вновь рассеян, и растрепан, и горбат,

И накрыт дырявой шалью от казенных сквозняков…

Но на Мозеле и Рейне зреет терпкий виноград,

Чтобы стать густой печалью по прошествии веков.